«Сынку мий, дытына моя»…
Нет дерева без корней, нет семьи без памяти, нет Родины без любви
Когда началась война, мне было всего четыре года, но и у меня, и у моих сверстников, детей военного времени, тоже есть свой опыт: в памяти навсегда запечатлелись разрывы бомб, отблески пожарищ, смерть близких.
Отчетливо помню, как над крышами домов в родном селе Рашков Каменского района проносились фашистские самолеты, и в те же мгновения вокруг огромной бельевой корзины, куда мы забрались с моим троюродным братом Васиком, вспыхивали фонтанчики пыли (потом узнаю, что это были пули), но всё происходящее нас совсем не пугало. Помню, как из соседнего двора, широко открыв рот в крике, бежала моя дорогая бабушка Маня. Она схватила меня на руки и, прикрывая собой, бросилась под густые заросли терна, где уже прятались соседи.
Помню сырой, темный подвал в селе Валя-Адынка, в котором мы с мамой и с другими женщинами, стоя по колено в воде (она безостановочно стекала с потолка), пробыли больше недели. Помню ужас, который испытали мы, когда, вернувшись из Валя-Адынки, вместо родного дома увидели пепелище, над которым кружились пчелы. Соседи рассказали: дом сожгли фашисты, которым кто-то из односельчан услужливо подсказал, что мои родители - комсомольцы, активисты, отец – директор школы, в настоящее время воюет на фронте.
Впереди - осень, а жить нам было негде. И тогда в один из августовских дней всё село собралось на клаку, и вскоре бывший коровник, в котором жила наша любимица Зорька, превратился в домик с двумя крохотными комнатушками. Здесь прошло мое детство, сюда возвращались после эвакуации наши родственники, отсюда мы провожали в последний путь бабушку, дедушку, сюда же привезут гроб с телом отца. Но это - еще впереди, а тогда, в 41-м, мы с мамой (ее звали Станислава Францевна, она была учительницей начальных классов) по совету доброжелателей исчезли из родного села, где нас могли подстерегать любые неприятные неожиданности.
Глубокого смысла и значения навсегда оставшихся в памяти картинок военного времени я тогда, в мои четыре-пять лет, еще не понимала, но надо ли было что-то объяснять при виде длинной колонны евреев – женщин с детьми, стариков, замертво падавших на проселочную дорогу после автоматных очередей? Прогнав несчастных несколько раз от Каменки до Рыбницы (а это 45 километров), всех сбросили в Днестр. Тех, кто не утонул сразу, расстреливали. Еще долгое время вода в Днестре у нашего села будет красной от пролитой крови. Я это помню, я это видела.
Центр села носил символическое название – «У Бузи»: Бузя десятилетиями торговал в небольшом магазине вином, газированной водой, разными сладостями и всегда давал деньги в долг.
В тот страшный летний день «У Бузи» стояла молчаливая толпа односельчан, а посреди дороги – распряженная телега, «под завязку» нагруженная дровами. К телеге подвели трех израненных, окровавленных, с трудом державшихся на ногах советских солдат. В толпе шепчутся, что их вчера ночью взяли в плен, а главный начальник, который часто ночует у местной шалавы Нинки, подарил пленных ей – как рабсилу. Нинка надумала, чтоб воины доставили ей на дом вот этот воз с дровами. Село наше – на холмах, дом Нины – на самой высоте, и все понимают, что израненным солдатам бревна в гору не дотащить.
- А я их подгонять буду, - ухмыляется она.
Подгоняла здоровенной палкой, но ничего у нее не вышло: упали и уже не смогли подняться бойцы. Весь этот ужас я, четырехлетняя девочка, тоже видела своими глазами.
Нинка сбежала из села в сорок четвертом, после войны ее так и не смогли разыскать – наверняка поменяла фамилию и паспорт.
Хорошо помню август сорок четвертого. Помню угрюмых, хмурых, небритых мужчин, молчаливо шагавших по сельской дороге (тогда мы с мамой жили в Алексеевке). А вдоль дороги – всё село. Тишина. И стар, и млад напряженно всматриваются в лица пленных в надежде всё-таки разглядеть нечто особенное, отличающее их от остальных людей. Но ничего необычного в их облике нет, и это потрясает больше всего нас, детей.
День Победы мы встретили в совхозе имени Сталина, куда маму в 1944 году направили на работу. Потрясающе красивый и солнечный был день! Митинг в клубе. Явно пользуясь своим служебным положением, мама поручает мне, первокласснице, приветствовать участников великого торжества.
«Наше знамя воссияло над Берлином!» - громко и звонко, как учила мама, произнесла я. Все зааплодировали - и заплакали, а я потом долгое время ломала свою юную голову над значением такого красивого, но такого непонятного мне слова «Воссияло».
Когда началась война, мой отец Филипп Алексеевич Неумыванный уже служил в армии, куда его призвали в 1939 году. Несколько лет назад, отмечая его день рождения, мы с сестрой Валентиной подсчитали, что он стал директором школы в Валя-Адынке в двадцать с лишним лет.
Будучи в армии, служил в войсках противовоздушной обороны на Кавказе, участвовал в молниеносной войне с Японией. Судя по количеству боевых наград, проявил себя достойнейшим образом, но о том, через что пришлось пройти, говорил очень сдержанно, и только годы спустя мы поняли: особое красноречие в рассказах о деле, которое ему было поручено, не приветствовалось.
Отец вернулся в начале лета сорок шестого и уже на третий день после приезда был вызван в район, где получил назначение на пост директора кузьминской школы. Старшее поколение наверняка помнит, что село Кузьмин – родина Героя Советского Союза Иона Солтыса, ныне, как и многие другие герои войны, позабытого.
За окном был июнь, а вместо здания – лишь фундамент: всё было разрушено, школу же надлежало открыть к 1 сентября. Кругом нищета, полное отсутствие любых стройматериалов, без которых, как известно, и курятник не поднимешь. До сих пор не могу понять, что именно предпринял отец, но 1 сентября 1946 года школа-новостройка в селе Кузьмин приняла учеников. В ней я училась четыре года.
Отличалась же она от других тем, что примерно половину учащихся составляли воспитанники Кузьминского детского дома. Это был особый контингент – подранки, беспризорники, потерявшие родителей во время войны, помыкавшиеся по вокзалам, подвалам и чердакам, обученные многим «искусствам» воровской малины, они, согласно житейской логике и постулатам педагогической классики, должны были стать постоянной головной болью не только директора школы, в которой учились, но и всех жителей села. Должны были, но на деле всё обстояло наоборот, и только по прошествии многих лет, отдав школе двадцать лет собственной жизни, я в полной мере осознала и оценила педагогическую и человеческую мудрость отца, который сумел не только понять вчерашнюю шпану, но и найти общий язык с нею. А в те годы за школьной партой в пятом-шестом классе сидели шестнадцати-семнадцатилетние переростки, познавшие жизнь во всём ее многообразии. Не знаю, о чём конкретно беседовал отец с каждым из провинившихся, но разговор всегда происходил только наедине и только в доверительной и спокойной обстановке.
В те годы односельчане любили собираться в сельском клубе – после войны такое общение было всем необходимо. По традиции, вечера завершались выступлением отца. И каждый раз, не вспоминая о школьных проблемах, о царившей вокруг нищете, он рассказывал о чьем-то павшем в бою отце и его подвиге. По странному совпадению, это был отец очередного неслуха, с которым еще вчера состоялась беседа в директорском кабинете. Но разговор шел не столько о прошлом, сколько о будущем сына погибшего героя, который, и теперь в этом никто не сомневался, будет достоин памяти отца и непременно станет летчиком, красным командиром, врачом или учителем.
Спустя несколько лет отец был назначен заведующим РОНО Каменского района, мы переехали в Каменку. И кузьминские детдомовцы, закончившие семь классов, также продолжали учебу в каменской русской школе и жили в интернате. Хорошо помню, что когда у кого-то из них возникали «нестандартные» жизненные ситуации, они непременно приходили за советом к отцу.
Вспоминая то время, всё чаще прихожу к мысли, что тогда словами отца послевоенная эпоха давала подростку с трудной судьбой бесценный шанс и стимул к тому, чтобы стать настоящим человеком. Так всё и случилось: среди бывших воспитанников Кузьминского детдома – известные ученые, врачи, педагоги, они достойно проживают свою жизнь.
Отца помиловала война, но не пощадила отечественная медицина, а точнее, некоторые ее представители. С язвой желудка, которой его «наградили» военные годы, можно было жить и жить, но заведующая отделением одной из столичных больниц, куда он был определен на лечение, убедив его в необходимости срочного хирургического вмешательства и пообещав провести операцию лично (а она была хорошим хирургом), незадолго до начала велела оперировать известному всей больнице неучу и коновалу, избавиться от которого в то время в силу разных причин было просто невозможно. Когда тот приступил к операции, Валентина Ивановна (назовем ее так), не сдержавшись, бросила реплику: «Посмотрим, что у него получится». Она оказалась права: через два месяца, перенеся страшные мучения, отец умер. Это случилось 22 октября 1965 года, в день его 52-летия. Фамилий этих людей не называю лишь потому, что оба они, и особенно заведующая отделением, были очень сурово, но справедливо наказаны судьбой.
Похоронили отца в Рашкове, как он и завещал. В то время еще была жива наша бабушка Маня. В сорок пятом она оплакивала гибель на фронте старшего сына Дмитрия и всё причитала: «Сынку мий, дытына моя». Спустя годы всё повторилось.
Увидев гроб, бабушка страшно закричала и надолго потеряла сознание, а когда пришла в себя, уже не понимала происходящего и с удивлением спрашивала, почему во дворе собралось так много людей. Потом, время от времени, к бабушке возвращалась ясность ума, и разрывалось сердце от ее причитаний: «Сынку мий, дытына моя».
Большие реки обессиливают и пересыхают без пусть и тоненькой, но живой струи. Как отец и дядя, как миллионы таких же, молодых и не очень молодых людей, в трудное время тихо и незаметно, без всякого пафоса влились в поток судьбы родной страны. И спасли ее, большую Отчизну. Ту, которой больше нет.
Майя ИОНКО. 7 мая 2010 г.
Наша справка: Майя Ионко – уроженка нашего района. Многие годы являлась главным редактором журнала "Русский язык в молдавской школе", затем "Педагогического журнала". Последние десять лет трудится в газете "Кишиневские новости", из которых в течение пяти лет была главным редактором этой газеты.
|
